Штрихи к портрету Черчилля.

Однажды английский премьер-министр Уинстон Черчилль праздновал очередную маленькую победу своей жизни. Праздновал он ее со своими друзьями и изрядно набрался. “Набирался”, впрочем, он довольно часто, но именно в состоянии легкого “под шафе” он становился весьма остроумен, обаятелен, общителен и умен. Большинство пословиц и афоризмов, которые потом повторяло все Сити, было сказано именно после пары стаканчиков “доброго”. Известную всем картину веселого и острого на язык толстяка дополнял котелок и шикарная сигара.
Вот в один из таких дней, он удобно расположившись в кресле потягивал чудесный скотч. По комнате плавал сигарный дым и запах дубовых бочек. Разговор был нетороплив и перескакивал с одного на другое. Обсудив политические интриги, друзья обсудили лондонскую погоду в то время года, потом обсудили преимущества уокинга перед джоггингом, от спорта перешли к новым сортам пива и, наконец, коснулись одной леди, которую упоминала утренняя Таймс в связи с ее поступком, который поразил весь Лондон. Утром в прошлый четверг эта леди бросилась в Темзу с Тауэр-бридж, но не в качестве самоубийцы, как это обычно бывает (ведь не проходит и дня, когда очередной бедолага не решает свести счеты с жизнью именно на этом мосту около Крепости), а только для того, чтобы доказать своему брату, что она на это способна. Так или иначе, слово за слово, прошло около часа, наверное, даже, час с четвертью, бутылка была распита, интересные темы исчерпаны. Великий человек встал, слегка качнулся и, попрощавшись, направился к дверям. На предложение to continue the party at another place, он ответил, как говорят англичане “мягким, но твердым” отказом, сославшись на неотложные и имеющую огромную государственную важность дела в парламенте.
Его персональный Роллс-Ройс, покрытый черным английским лаком и изобилующий хромовыми деталями, всегда и везде ждал его около подъезда. Водитель распахнул перед ним заднюю дверь и в уютном мраке кожи и дерева он быстро домчался до внушительного и несколько мрачного здания парламента, увенчанного флагом Объединенного Королевства. Там он кряхтя выковырял себя из машины и направился прямиком к главному подъезду.
Без сомнений, он знал, что перед входом его попросят отказаться от курения. Но, в отличие от многих членов парламента, он никогда не обрезал обкуренный конец сигары, чтобы убрать ее в портсигар и докурить потом. Пусть и с сожалением, но он всегда их выкидывал. Даже если это была длинная и толстая сигара, курение которой могло бы длиться часа три. Даже если она была раскурена за десять шагов перед мраморными ступенями. В этот раз, традиционная и учтивая просьба была встречена традиционным же кивком головы. Он сделал большую затяжку, глубоко и с наслаждением вдохнув дорогой дым и на секунду, в голубых клубах перед ним мелькнула какая-то далекая страна, кусочек сочно-зеленых джунглей около желтой реки, смуглые тела туземок, собирающих тростник, а чуть поодаль – лодки, привязанные к деревянным поручням около маленькой деревни. Все это вовсе не было длинным рядом видений или картин, идущих одна за другой, но лишь одной короткой вспышкой, мгновенно родившимся и угасшим ощущением, похожим на то, которое он мог бы испытать, оказавшись где-то там на самом деле. Легкая усмешка, пробежавшая по его губам, свидетельствовала, видимо, о его понимании, что это все не имеет отношения ни к сиаре, ни к табаку или табачным листьям, ни даже к семейству пасленовых или ботанике в целом. Наверное, ему просто нужен отпуск. Вспомнив известное изречение Амброза Бирса о том, что “Политика – это управление общественными делами ради выгоды одного лица”, он вдруг нахмурившись осознал, что для него она стала слишком изматывающей игрой. Слишком изматывающей! Но, тряхнув головой и отгоняя эти мысли, он уверенно шагнул в услужливо распахнутую перед ним увитую чугунным кружевом тяжелую дверь.
Путь к залу заеданий был один и тот же уже много лет – мраморная лестница с толстыми перилами, лепка, статуи, толстые ковровые дорожки и везде, в каждой галерее – огромные картины маслом. Лорды, пэры, известные политические деятели. Он представил свой портрет на месте одного сосредоточенного господина и решил, что он смотрелся бы здесь намного уместнее. Наконец, он достиг зала.
И хотя заседание уже вовсю шло, он не особо старался двигаться незамеченным, направился к своему месту. Выступала Бэсси Брэддок – член парламента с какого-то там года, политиканша, человек жестких нравов. Она была ярая защитницей старых традиций, весьма консервативной и эмоциональной леди. Кроме того, у нее была репутация ревнителя правды и никто – ни королевская семья, ни самые известные люди Англии не могли укрыться от ее критики. Она была непримирима и последовательна. Принципиальность во всем – вот был ее лозунг. Она никогда не просила, но она всегда требовала. Поджатые губы, очки с толстыми стеклами и пучок на голове – вот самые заметные детали внешости леди Брэддок. Черчилль всегда был ей неприятен за то, что отзывался о ней в полушутливом тоне. Впрочем, он и сам старался не попадаться ей на глаза без лишней на то надобности. Еще она довольно реко отзывалась о нем за то, что он превратил политику в фарс, что он шутил в адрес вещей, с которыми не шутят и больше всего за то, что он пил, курил и любезничал с женщинами. Когда ее спрашивали о Черчилле, она гордо сообщала, что она выше него, выше ео игр и шуток, но если бы спросили ее мнения, а еще лучше предложили поступить, как она считает правильным – она бы без тени сомнения выгнала бы из парламента всех, кто пьет и курит. Что же касается порочащих джентльмена связей, лучше об этом вообще не вспоминать, так как тут весьма уместно усомниться в правильности отмененной смертной казни.
В тот день она была особенно раздосадована разговором с одним министром и потому выступая, не только обличала и клеймила, но и с особенным рвением рисовала страшные картины будущей Англии, в которой подростки будут пить эль на улицах, а девочки в школах будут носить юбки выше колен. Она не жалела красок и картина получалась довольно страшной. Даже тори на задних рядах притихли и с интересом слушали, чем же закончится этот пламенный спич. Апофеоз этого бесчинства со всеми муками ада был уже близок. Бэсси явно была в ударе, но в тот момент, когда она произносила фразу “может быть, тогда нам было бы лучше сразу отправлять наших детей учиться на каменоломни к уголовникам” ее всепроникающий взор проник сквозь толстые стекла и роговую оправу в сторону премьер-министра и упал на его коренастую фигурку в черном костюме с легкомысленнй черной бабочкой в светлый горошек. Даже сквозь такие толстые стекла было видно, что премьер-министра слегка пошатывает. Почти дойдя до трибуны, но еще не поднявшись на нее, Черчилль наклонился к кому-то из нижней палаты лордов и прошептал несколько слов тому на ухо, после чего оба довольно громко засмеялись. Этого было достаточно, что Бэсси пришла в ярость! Неслыханно! Какой позор для Парламента! Какой позор для Англии! Прекрасный образец для подражания! Вот пример, который мог бы стать яркой иллюстрацией ее речи – нравственность в школах стала бы национальной трагедией, если бы школьники выбрали этого пьяницу в качестве примера для подражания. Она испепелила его взглядом и громко, с глубоким и подлинным негодованием воскликнула: “Мистер Черчилль, да Вы же пьяны!” и с ненавистью замолчала, требуя, таким образом сатисфакции своим оскорбленным чувствам. Наступила полная тишина. Все ждали реакции Черчилля. Он, уже занесший ногу на первую ступеньку трибуны, замер, а потом и вовсе поставил ногу на место. Ситуация накалилась до предела и медлить было нельзя ни секунды. Черчилль повернулся к миссис Брэддок, внимательно на нее посмотрел, икнул и, изящно опершись на перила, громко и несколько развязно сказал: “Да, я пьян. А вы, Бэсси, уродливы…. Я-то завтра буду трезв…”. Он хотел добавить что-то еще, но смех молодых членов парламента полностью заглушил его голос и вскрик “раздавленной” дамы на трибуне. Он прошел на свое место и принялся за изучение бумаг.
Так бы эта история и закончилось, если бы не еще один маленький эпизод, произошедши несколько лет спустя.
В общем-то, не случилось ничего особенного – Черчилль не угодил еще одной даме. Впрочем, это опять был ответ на колкость, а не первый выпад. На этот раз досталось Леди Астор. Это была знатная, очень богатая и уважаемая дама. Впрочем, to be honest, ее характер был намного лучше, чем у несчастной Бэсси Брэддок. Однажды, на званом ужине, услышав от своего соседа историю про миссис Брэддок и поведение Черчилля, Леди Астор возмутилась и посчитала, что подобный ответ не достоин настоящего джентльмена. Делать себе репутацию за счет дамы низко. С этим согласились ее соседи по столу, но посетовали, что спорить с Черчиллем – себе дороже. Она смерила трусов презрительным взглядом, улыбнулась и громко, не смотря на присутствие за столом большого количества официальных лиц, сказала Черчиллю: “Сэр, если бы Вы были моим мужем, я бы не преминула подсыпать Вам в стакан яда…”. Черчилль, услышав это с другого конца стола, тож улыбнулся в ответ, отложил вилку, поднял бокал и сказав: “Мадам, если бы Вы были моей женой, я бы его выпил!”, немедленно его опорожнил, после чего взял вилку и невозмутимо принялся за свой бифштекс.

Прочитать комментарии и продолжить обсуждение этой заметки можно на сайте российской деловой сети РБ – https://www.rb.ru/blog/microft/showentry=505897